Сказав секретарю окружкома и горкома о нашем вызове в Ленинград, я написал и положил перед Душеновым запис­ку: «Нам надо сейчас же выехать в Ленинград. Звонил нар­ком». Константин Иванович быстро закончил речь, и мы вышли из зала. Я позвонил Марии Михайловне Байрачной и передал ей, что сказал мне нарком о Петре Порфирьевиче.

Мы отправились на станцию. Только вошли в вагон — поезд тронулся и повез нас навстречу нашей тяжелой, тра­гической судьбе.

   А дальше все завертелось, как в плохом приключенчес­ком фильме. На станции Сорока (теперь Беломорск) нам принесли  телеграмму за подписью заместителя наркома, предлагавшего вернуться в Мурманск и ожидать там прибы­тия наркома. Мы с радостью покинули поезд. Но не успел адъютант оформить билеты на обратный путь, как мепя поз­вали к внутреннему телефону и сообщили, что получена но­вая телеграмма за подписью самого наркома: приехать в Мурманск он не может и предлагает нам следовать в Ленин­град. Вот так номер... Скорый поезд ушел. Следующий, пас­сажирский, будет только ночью. Как быть? Константин Ива­нович предлагает позвонить в Ленинград. Вызвали Адми­ралтейство, кабинет наркома. Отвечают, что нарком уехал к Жданову. Звоним Жданову. Константин Иванович расска­зывает о нашем положении, спрашивает, где нарком. Ока­зывается, нарком был у него и уже уехал, а что касается нашей поездки, то он в курсе дела и знает, что нам обяза­тельно надо добираться до Ленинграда.

   Мы попросили железнодорожников помочь нам. Началь­ник Мурманской железной дороги приказал предоставить в наше распоряжение дрезину «калужанку» и открыть ей «зе­леную улицу». Наступил вечер. Когда подали «калужанку», к нам подошел человек в железнодорожной форме и сказал, что ему поручено сопровождать пас и оказывать содействие на случай, если будут задержки в пути. Мы поблагодарили и двинулись в путь. Дрезина мчалась во всю силу. На узло­вых станциях нас ждали другие дрезины, и мы беспрерывно двигались вперед. Со сменой «калужанки» менялись и со­провождавшие нас «железнодорожники».

   На станции Волховстрой к остановившейся «калужанке» подошел военный комендант и пригласил нас зайти к нему в кабинет. Константин Иванович пошел с ним в окружении каких-то людей, я тоже двинулся за ними.

Войдя в длинный коридор, я заметил дверь, за которой скрылись Душенов и все сопровождавшие его, и направил­ся туда же. Но меня окружили какие-то люди и молча ста­ли толкать к противоположной стене. Я крикнул:

  — Что за безобразие! Что вы делаете?!

В этот момент чьи-то руки схватили меня и втащили в другую комнату. Человек в форме НКВД сказал:

  — Вы арестованы.

Когда начало темнеть, меня подвели к вагону с решет­ками, у дверей которого стояли часовые, и приказали войти.

Через открывшуюся дверь во вторую половину вагона я увидел Константина Ивановича. Вскоре   привели и адъютанта командующего Егорова. Поздно вечером вагон прице­пили к составу, и нас повезли в Ленинград, в так называе­мую «внутреннюю тюрьму» Ленинградского управления НКВД.

    Шли дни, недели. Я уже сидел полтора месяца в тюрь­ме. И вот как-то ночью ведут на допрос. Вдруг навстречу Душенов с двумя конвоирами. В таких случаях одного из арестованных поворачивают лицом к стене, пока другой пройдет мимо. Так и теперь: скомандовав мне повернуться, конвоиры провели Константина Ивановича. Но мы уже уви­дели друг друга и успели крикнуть:

   — Здорово! Живой?

   — Живой!

   Прошло много месяцев. В конце марта 1939 года на доп­росе объявили, что следствие, которое велось до сих пор, прекращается и будет начато новое.

Прошло более месяца. Однажды вызывают днем, ведут в баню, затем в канцелярию тюрьмы. Вручают квитанцию на отобранные документы и вещи, сажают в «ворон» и везут. Приехали. Гляжу: Московский вокзал. Завели в арестант­ский вагон и посадили в отдельную клетку. Через решетку вижу — ведут Душенова. Он узнает меня и кивает головой. Сидим рядом, каждый в своей клетке. Когда отошел кон­воир, попытались говорить. Константин Иванович успел шеп­нуть, что наших жен освободили.

   То, что я услышал от Константина Ивановича о наших женах, меня ошеломило. Я ведь незнал, что они арестова­ны. Когда я спрашивал, где моя семья, мне отвечали, что из Полярного вывезли. И только.

...Когда поезд тронулся, оказалось, что нас везут в Мур­манск. Но после семи дней пребывания в одиночке Мурман­ской тюрьмы так же неожиданно отправили снова на вок­зал. Вскоре появился Душенов. На сей раз нам здорово по­везло. Вагон оказался переполненным арестованными, и кон­воирам пришлось посадить их и в наши с Душеновым «клетки». Это были в основном уголовники. Вели они себя шумно. Нам это было на руку. Хоть поговорили как следует. И так в течение двух суток, пока везли в Ленинград.

   Сведения Константна Ивановича был я на совсем точны Адель Карловну Душенову, Марию Михайловну Байрачную и Лину Мефодиевну Дояченко (жена председателя военного трибунала Северного флота) освободили после 9—10 месяцев заключения в Мурманской тюрьме. Мою жену выслали шв Полярного. Разрешили жить в Ма­риуполе. Там в октябре 1941 года она погибла вместе с моей ма­терью от рук фашистов.

   В Ленинграде нас привезли в «Кресты», немедленно разъединили и снова продержали неделю в одиночках. И здесь произошла самая замечательная наша встреча. Было это так. С наступлением темноты меня из камеры привели в длинное, своеобразное помещение и посадили в своеоб­разный «загон». Конвоир предупредил:

  — Сидите и слушайте: когда назовут вашу фамилию — выходите.